СТИХИ
АФГАНСКИЙ БЛОКНОТ

«Надо уметь в любых условиях радовать свое сердце»
(из письма моей мамы)

ВСТУПЛЕНИЕ К АФГАНСКОМУ БЛОКНОТУ

Война… До смерти бы успеть
Еще разочек затянуться…
Война… Да, это кровь и смерть —
Уснуть мгновенно… Не проснуться…
Война… Попробуй разберись,
Откуда людям кара эта.
Война… И все же это — жизнь,
Хоть тяжела, и без просвета…
Война… Проклясть злодейку ту?
Так проще для души… Но все же —
Сумей увидеть красоту,
И там, где быть ее не может!..

ЖЕЛАНИЕ

Как ясно здесь ночное небо! Как безграничен звездный небосвод!
Наверх лишь глянешь — быль и небыль, Звезда одна, другая упадет.
Успеешь загадать желанье? Чего бы ты хотел достичь?
Богатства? Почестей? Признанья?
Загадки бытия постичь?
А, может быть, отдать свой выбор
Единой в вечности любви?
Как в небе быстрый след увидел,
Одно лишь слово назови!
Желаний много, но возможно ль
В одно лишь слово их вложить?
Все сбудется — с одним условьем,
И говорю я тихо — жить!
Ноябрь 1980 г.

СЕРЕБРЯНАЯ НОЧЬ
Ночь. Волшебница луна,
Полночи светило, Словно в слиток серебра
Землю превратила.
Тихо. Звезды с вышины
Ласково мерцают. Листья, камни и холмы
Серебром сияют.
Льется мягкий лунный свет,
Воздух наполняя, От невзгод, тревог и бед
Душу очищая.
Нету в мире ничего,
Что душа не хочет…
Тишь. Равнина. Серебро.
Свет луны в полночи.
26 сентября 1980 г.

ПИСЬМА ИЗ АФГАНИСТАНА

I

Вы просите, чтоб рассказал про нашу жизнь —
Не буду говорить я много.
Здесь горы круто устремились ввысь,
Внизу наш лагерь, у отрогов.
Живем в тепле, под крышами. Уют.
Нас кормят, поят, одевают,
Внешторга чеки выдают
И сигаретами снабжают.
Почти что каждый день — кино,
А кое-где и телевизор,
«Шиш-беш»* , журналы, домино…
Однако, не поверите, я вижу.
Все правда, я душою не кривлю,
И все слова — свое на каждом месте:
Живем мы здесь почти что как в раю,
Ну, чуть похуже — но ведь это внешне.
Нет, я пишу не так, хоть это наяву,
И потому начну я лучше снова —
О том, что мы не ропщем на судьбу
И все всегда и ко всему готовы.
Что каждый долю вынесет свою
И до конца останется ей верен…
Опять не так, вам это ни к чему,
Ведь нужно вам писать о деле.
Хотите знать всей правды горький лик…
Ну что ж, рассказ мой будет точен —
Про знойные, горячие, сухие дни
И про холодные слепые ночи.
Про год весь и про каждый миг,
Начну сначала я с…, а впрочем,
Прочтите лермонтовский «Валерик»,
Так будет и яснее, и короче…
7 ноября 1980 г.
*«Шиш-беш» — игра в нарды

II

Опять письмо — вопрос все тот же:
Как я живу в стране чужой?
Не буду вас ни чем тревожить,
Во всем доволен я судьбой. И свой ответ пишу вам сразу,
В нем будут все, что здесь, слова (Часть слов доверю я бумаге,
А часть — оставлю у себя). До места мы доехали спокойно,
В дороге были лишь три дня (Ну, обстреляли пару раз,
ведь в войнах
Избегнуть этого нельзя).
Всегда в тепле (покуда греет печка, И раздобыл солярку иль дрова),
Всегда в «светле» (держу в запасе свечку, Ведь свет здесь гаснет иногда).
Частенько езжу по столице,
Экзотика! Окно откроешь — благодать!
(Вот не смей остановиться И из машины выйти — могут растерзать…)
В меня и пули не летели,
За сотню метров видел лишь след трасс
(Вчера граната просвистела,
Гранатометчик «смазал» — но не каждый раз).
Простите, что пишу я кратко
(Зачем вам надо знать про все?)
Короче говоря, спокойно все и гладко,
А главное — я жив (пока еще).
И скоро я приеду, ждите,
Ведь дом свой помню я всегда
(И только тысячи убитых
Дом не увидят никогда…)
9 ноября 1980 г.

ГИНДУКУШ

Суровый древний исполин,
Свои хребты ты в небо взринул.
С пустынь иранских и равнин
Ты мост к Тибету перекинул.
Под шапкой снега вековой
Твои вершины дремлют сонно,
Угрюм и мрачен их покой
И ярким днем, и ночью темной
Здесь словно вечность навсегда
В громадах каменных застыла,
Не пробуди гея никогда [Веками копленная сила!
И пусть тебя лучи палат,
Бураны снегом осыпают,
Нещадно хлещет злобный град
И тучи пыли слепляют —
Ты все выносишь и стоишь,
Невзгоды жизни презирая,
И тихо дремлешь, и молчишь,
Аккордам вечности внимая…
1980 г.

В ПАРКЕ КАБУЛЬСКОГО ГОСПИТАЛЯ

Брожу по порку средь чужой страны,
Вдыхаю кедров запах пряный,
Кругом на клумбах яркие цветы,
За ними, дальше — заросли бурьяна.
Вот клены выстроились в ряд
И над ручьем, текущим беззаботно,
Своими кронами высокими висят,
Как на картине Рейсдаля «Болото».
И тополь с изогнувшимся стволом
Причудливо склонился над водою,
Как дерево на берегу крутом
Над той далекой, северной рекою…
Прохладой веет от высоких крон,
Ручей сверкает лентой серебристой,
Волшебной красоты цветы со всех сторон
В истоме льют свой аромат душистый.
Но нет услады ни для глаз, ни для ума,
И нет отрады ни душе, ни сердцу —
Ведь этот парк, как и чужбина,
та ж тюрьма,
Кругом стена, и никуда не деться!
Попасть хоть на минуту б в край родной,
Вдохнуть свободно ширь
над вольными лугами…
Тюрьма останется тюрьмой, Хоть засади ее цветами…
Октябрь 1980 г.

ПЕРЕД РЕЙСОМ

Вновь в путь шальная несет голова,
Пуля шальная для ней — ерунда!
Ведь не всегда, раз стреляют, так в нас,
А если в нас, так не каждый же раз…
Осень 1980 г.

ВОСПОМИНАНИЕ НА ЧУЖБИНЕ

То было год назад, а помню, как сейчас —
Ничем не примечательное вроде:
Осенний день, вечерний тихий час,
Опушка леса. Сумрак. Огороды.
Туман над старою узкоколейкой плыл,
На рельсах стыли полусгнившие вагоны…
Один в тот вечер я задумчиво бродил
И знал, что через час я буду дома…
30 сентября 1980 г.

ВЕСЕННЯЯ ДОРОГА

Какое это чудо — первая листва
Под голубым прозрачным небом,
Полувоздушных веток кружева,
Пронизанных звенящим светом!
Ковры зеленые оттаявших лугов,
Расшитые узорами тюльпанов,
Зовут к себе на нежный свой покров
И тихо шепчут в душу прямо:
«Сюда! Сюда! Приди и отдохни,
И услади слух птичьим звоном,
В забвеньи сладком жажду утоли
Из родника глотком студеным.
Куда спешить? Зачем тебе твой путь?
Ведь все к единому концу стремится.
Сюда, сюда! Забыться и уснуть,
От тягот жизни отрешиться!»
По, зов свой прошептавши, вмиг
Вдали бесследно исчезают…
На полных оборотах двигатель гудит,
Не устает, не умолкает.
На встречных кочках крышка люка дребезжит,
Асфальт шоссе на мысли набегает…
Далекой мирной жизни миражи
Сквозь щель брони стремительно мелькают.
…Вчера был привезен секретчик
С изрешеченной головой…
На этой же дороге… Кто ответчик?
Зачем нам нужен край чужой?
20 апреля 1981 г., 2001 г.

ЗЕМНОЙ РАЙ?

В рассветный ранний утра час
Взобрался я на верх горы,
И мне открылась тот же час
Виденье райской красоты.
В огнях лучистых яркий диск
Взошел над горною грядою
И ослепительно повис
Над бездной светло-голубою.
В его лучах озарена,
Внизу обширная долина,
Со всех сторон окружена
Рядами горных исполинов.
Полоска белого тумана
С позолоченою каймой
Парит прозрачно над лугами
С зеленой нежною травой.
По краю рощи виноградной
Струится медленно ручей,
Вдали — селения ограда,
Квадраты домиков за ней.
А дальше, в смутной синеве —
Необозримые просторы,
Клок туч на вздыбленной скале,
И горы, горы, горы, горы…
Неужто этот рай земной,
В стихах и песнями воспетый?
Но там, за глиняной стеной,
Народ голодный и раздетый.
И я пришел к ним в край чужой,
Чтоб дать им счастье, и я знаю —
Настанет день, тот рай земной
И в самом деле станет раем!..
.. .Так мне казалося тогда,
Да и не только мне, других немало.
С тех пор прошли уже года,
Однако лучше никому не стало.
Народную премудрость я забыл,
Хоть знать ее бы не мешало —
В чужой далекий монастырь
Не суйся со своим уставом!
Зачем тревожить этот край,
Ломать уклад для них привычный:
Что ад одним, другим то — рай,
Чужой народ — чужой обычай…
1980, 1999 г.г.
ОБЫЧНЫЕ «АФГАНСКИЕ» СУТКИ

1. Утро
Утро багровой зарею встает,
Дымкой туманной окутан восток.
Белые тени в лощине легли,
Нет горизонта, не видно земли.
Веет прохладой в предутренней мгле,
Дремлет природе еще в полусне.
Солнце вот-вот над горою взойдет…
Начался день. Что он мне принесет?
Пулю шальную ли, в спину ли нож,
Будет на дни все другие похож?
Но не дано нам предвидеть судьбу,
Жизнь есть лишь то, что уже наяву…

2. День
Еще пятнадцать раненых доставили с санбат,
Носилки черные от крупных пятен крови.
Еще пятнадцать молодых ребят
Познали стон и ужас боли.
А сколько будет их еще —
В госпиталях, битком набитых,
И раненных — легко иль тяжело,
И обожженных, и убитых!
Война — всегда война,
Хоть малая или большая,
Всегда добычу ждет она,
Всегда добычу пожирает!

3. Вечер
Письмо из дому получил, читаю.
Вопрос все тот же каждый раз:
О чем я думаю, о чем мечтаю
И что, к примеру, делаю сейчас?
Тянуть не буду я с ответом:
Уж вечер. Сидя за столом,
Горячий кофе пью, читаю томик Фета,
Сияет лампочка под потолком.
Чуть слышная мелодия несется
От «Селги», что лежит невдалеке —
То каватина Нормы тихо льется,
Как в стародавнем фетовском стихе.
Стихи и музыка! Что может быть приятней!
(Пишу, как есть, без всяких там прикрас)
Не жизнь, а кайф! Конечно же, понятно…
…У, чертовщина! Свет погас!..
И сразу выстрел щелкнул где-то,
Другой… Я из палатки вышел. В вышине
Зависла желтая ракета
И тускло светится во тьме.
Чьи выстрелы? Свои? Чужие?
Впрочем, ну их к Богу!
Уж надоело день за днем
В душе испытывать тревогу
И вздрагивать при выстреле любом.
Вот только жаль — во тьме письма не видно,
Л каватина та же все плывет —
Транзистор лишь тогда затихнет,
Когда в него шальная пуля попадет…

4. Ночь
Жаркое солнце за гору ушло,
В сумрачной дымке уснуло село.
Горы окутались тьмою ночной,
Словно исчезли вдруг этой порой.
Зною прохлада на смену пришла,
Сердцу отраду она принесла.
Тихо цикады звенят в темноте,
Да Млечный Путь мирно дремлет во мгле.
Где я? Кто скажет, на чьей я земле? —
Темень вокруг, лишь в ночной вышине
Светит луна в окружении звезд.
Может, в мой край меня рок перенес?
В край, где широкие реки текут,
Где незабудки и липы цветут,
Где полноводные ливни шумят,
Где на ветру тополя шелестят!
Может, за темной завесой вокруг —
Дремлющий лес, зеленеющий луг,
Берег реки под широким холмом,
Ветви сирени… А дальше — мой дом?..
Но… Промелькнет лишь немного часов —
Сбросит земля этот чудный покров.
Будут лишь серые горы вокруг,
Знойное солнце, да выжженный луг,
Мертвые камни, кишлак под горой,
Дряблая роща с поникшей листвой…
Снова чужбина…
В душе пустота,
Да беспредельная в сердце тоска…
1980 г., окраина Кабула

БИТВА

Сияют шлемы в опереньях,
Глаза отвагою полны,
Смертельным адским вдохновеньем
Сердца бойцов напоены.
До блеска вычищены латы,
Горячей крови ждут клинки…
Привычен слуху звон булата,
И руки тверды и крепки.
Один лишь только испугался
В бою с почетом умереть,
Идти на битву отказался,
Но и его наступит смерть!
«Ты преступил законы чести,
Ты оскорбил наш ратный круг!»
И трус растерзан был на месте,
И на помойку брошен труп.
А утром битва разыгралась —
Секли без промаха мечи,
По полю, мутно расплываясь,
Ползли багровые ручьи.
Тела в мучениях сплетались,
Вкусивши боль… Со всех сторон
То крики дико раздавались,
То смертный, судорожный стон.
…Сраженье лишь остановила,
Спустившись тихо, ночи мгла,
Бойцовский пыл приохладила,
Дав краткий отдых до утра.
Промчится ночь, и мглу развеет
Зари кровавая стопа,
И вновь трибуны Колизея
Заполнит праздная толпа.
И будет выть и ухмыляться,
Орать и свиньями визжать,
Над страхом робких насмехаться,
Хвалу отважным воздавать!..
А лишь с арены стихнут стоны,
Зевнет, лениво говоря:
«Да, храбро бились легионы,
Ничуть не хуже, чем вчера…»
… Казалось бы, далёко
С тех пор до наших дней —
Афган, Чечня, да много… —
Не тот ли Колизей?
1982 г., 2000 г.

ВЕЧНОСТЬ

Что значит это слово — «Вечность»?
Годов неведомая даль?
Веков пространных бесконечность?
Времен прошедших дым и гарь?
Глубь океанских вод, твердь суши —
Прошла тернистый вечность путь,
И здесь, в ущельях Гиндукуша,
Нашла суровый свой приют.
Снегов сугробы на вершине —
Это вечность,
И горных рек стремнины —
Тоже вечность.
Синь неба над горами —
Это вечность,
И звезд ночных сиянье —
Это вечность.
Гранита глыбы подо льдами —
Это вечность,
И тишина над вечными снегами —
Тоже вечность.
Лишь ветер в тьме ущелий завывает —
«В-е-е-ч-ность»!
И эхо следом гулко повторяет
«В-е-е-ч-ность»!
Ввысь козья тропка убегает
В вечность,
И ствол врага направлен
В вечность.
Сияющее сиянье солнца-
Это вечность,
И пуля в сердце —
Это тоже вечность…
28 апреля -2 мая 1981 г.

ЦИРКАЧИ

«Бойся равнодушных, с их
молчаливого согласия
происходят и предательства,
и убийства»

Сегодня выступают циркачи…
Военный госпиталь в Кабуле.
Средь зрителей — медсестры и врачи,
Десятки раненых — осколком кто, кто пулей.
К концу подходит представленье,
Но почему-то радости вот нет —
На лицах циркачей — брезгливость и презренье,
Еще бы — привезли в какой-то лазарет!
К арабам на гастроли
Летела труппа та,
А госпиталь построен
Близ аэропорта.
Там самолет на время
Посадку совершил,
Одно дать представленье
Их кто-то упросил.

Торопятся уж сами,
Не нужен и антракт —
То ль в Адене, то ль в Сане
Срывается контракт.
Уж очень здесь накладно
Им прыгать и скакать,
Считай, что за «бесплатно»
Пришлося выступать.
Солдаты — те лее дети,
А с травмою — вдвойне,
У них откуда деньги,
Тем паче — на войне?
И циркачи уж вскоре
В свой рейс умчались вновь,
Им дело-то какое,
Что где-то льется кровь.
И где-то гибнут люди,
Пылают города,
Наверно, так и будет
И было так всегда.
И будет мир делиться
На жертв и палачей…
Как много в нашей жизни
Таких вот циркачей!
1999 г.
ДОРОГА НА КАБУЛ

Сурово встретил нас Пули-Хумри,
Свинцово небо, злы прохожих взоры…
И хоть погибни, упади, умри —
Должны пробиться мы к Кабулу через горы.
Там, впереди — на сотни километров перевал,
Дорога вздыбилась коварным гололедом —
По краю пропастей, среди отвесных скал,
Иль круто вниз скользя к отрогам.
Буран, обвалы, снегопад,
Туман кромешный — все нас встретит,
Быть может, пуль душманских град
Свинцом кровавым нас пометит…
Возможно, там смысл жизни ты найдешь,
Откроешь для себя всесокрытые стремленья,
И ясность, твердость духа обретешь
И выполнишь свое предназначенье…
А снег густыми хлопьями идет,
Сквозь пелену громады гор белеют…
Час пробил! По машинам! Марш!
Вперед! Вперед, друзья! Вперед, смелее…
1980 г.

ГИМН СОЛНЦУ

Есть красота своя в пустыне дикой,
Когда в предутренней дали
В лучах пурпурных лик великий
Встает над краем всей земли.
Еще земля прохладой дышит
В сияньи утренней зари.
Безмолвно все. А сердце слышит
Немую песнь земной любви.
Любви… Ко всей бездонной выси,
К сиянью дня и к ночи тишине.
К великой, вечно юной жизни,
Ко всей в тот миг разбуженной земле!
Одно, другое поколенье
В седую вечность пусть уйдет.
Пусть наша жизнь — одно мгновенье,
И мелок круг земных забот.
Но из ничтожнейших песчинок
Земная твердь сотворена,
А из искрящихся пылинок —
Великий свет земного дня.
Пусть круг веков проходит бесконечно,
И пусть наш след грядущее сотрет,
Но будет вечно жизнь, и солнце будет вечно,
И вечен над землей лазурный небосвод!
15 ноября 1980 г.
ПРОЗА
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Было это в начале апреля 1981 года. Служил я тогда врачом небольшой части на территории Афганистана, на окраине поселка Баграм, километрах в 70 от Кабула, и дорога до него проходила через кишлак, название которого я не помню, но все называли его «Аминовка» …… по фамилии свергнутого правителя Амина, который родом был из тех мест, и родственники которого часто о себе напоминали — редкий день обходился без нападения на наши машины.
Была весна, и луга покрылись нежно-зеленой травой с разноцветными головками тюльпанов. Теплело с каждым днем, день прибавлялся, и это все и настроение поднимало, и давало смутную надежду если не на полное окончание войны, то, по крайней мере, па какой-то существенный перелом. Особый оптимизм внушали многочисленные наклеенные на заборах и домах придорожных поселков плакаты с изображением детей в красных галстуках и призывами вступать в ряды местной пионерской организации. Да и в самой войне было некоторое затишье — по-видимому, из-за того, что горы были еще в снегах, и перевалы, по которым было бы удобно проходить «душманским» отрядам, были непроходимы. Короче говоря, душа была, что называется, на подъеме.
Ну, так вот. В пятницу, часов в пять вечера, обратился ко мне один солдат, и добро бы с какой-нибудь «благородной» или хотя бы добропорядочной болезнью, а то — «на тебе» — с расстройством живота. А по всем правилам, поскольку у него могла быть дизентерия, и потому он мог оказаться заразным, его полагалось сразу отвезти в медсанбат, который располагался километрах в десяти, в другую сторону от дороги на Кабул. Ну, посадил я его в «санитарку», привез в приемное отделение, да не ту-то было: дежуривший там санинструктор-сержант наотрез отказался принимать его без продаттестата (а это такой документ, который свидетельствует о том, что солдат снят с довольствия в одной части и может быть поставлен на питание в другой). Обычно в неотложных случаях у нас больных принимали и без аттестата, но в этот раз им дал нагоняй какой-то начальник, и поэтому сержант был непреклонен. Ох, и возмутился я тогда — ну куда это годится, больного человека из-за какой-то бумажки на лечение не принять! Бюрократ чертов! Но пришлось возвращаться вместе с больным обратно.
На следующий день у меня была запланирована поездка по каким-то делам в поликлинику при штабе армии в Кабул. Ездили мы туда, как правило, в «бэтээрах» — из-за опасности нападений. И передо мной встала дилемма — куда же ехать. Менять планы не хотелось, но оставлять у себя в части возможного источника заразы тоже было опасно. «Бэтээр» уже стоял «под парами», на нем собиралось ехать в Кабул еще несколько человек. Я еще подошел и спросил у водителя: «Место есть?» — «Для вас найдется» — ответил тот. Несколько минут я еще раздумывал, но все-таки необходимость отвезти в медсанбат «дизентерика» перевесила, и мне осталось лишь проводить «бэтээр» грустным взглядом. Последнее, что мне запомнилось тогда — это, идущий бодрым шагом к «бэтээру», наш дивизионный секретчик в черной куртке с меховым воротником, со складным автоматом через плечо.
Но в этот день, как на грех, наша санитарная машина поломалась, и мне пришлось до самого обеда «ловить попутку». Как проклинал я эту задержку! И очень сожалел о несостоявшейся поездке в Кабул. Сдать больного в медсанбат в это раз удалось сразу, благо, что аттестат к этому времени я выписал. Но все равно оставалось огорчение из-за напрасно потерянного дня.
А вечером привезли секретчика. Его голова была полностью замотана каким-то не очень чистым куском материи, и его не разматывали все то время, пока мы проходили мимо в траурной процессии. Подробностей происшедшего до нас официально не доводили, и мы питались отрывочными слухами. Подробно про это мог бы рассказать бывший в том же рейсе паспортист (фамилию его помню хорошо, но назову только имя — Саша), но он служил не в нашей части, а непосредственно при штабе дивизии, и мы с ним контактировали редко.
Известно точно было, что на обратном пути «бэтээр» поломался и остановился на починку на одном из дорожных наших сторожевых постов как раз неподалеку от «Аминовки». Ехавшие в нем подполковник с солдатами остались делать ремонт, а секретчик и паспортист поехали дальше на непонятно каким образом подвернувшейся легковушке-такси. Но не успели они отъехать и километра, как машина была почти в упор расстреляна душманами. Секретчик погиб сразу, а Саше удалось каким-то чудом спастись. Каким именно, он нам никогда не рассказывал, но после этого стал очень хмурым, необщительным и седым.
Трудно сказать, что бы делал в той ситуации я, если бы был в той же поездке. Скорее всего, вряд ли бы я остался в «бэтээре»: ведь приближалось время обеда, а пропускать его я не любил («война войной, а обед — по распорядку»). Да и перспектива проехаться «с ветерком» в гражданской легковушке была бы тоже заманчивой…
Короче говоря, на следующий день налил я в банку грамм шестьсот сэкономленного спирта, чтобы отвезти в медсанбат санинструктору. Да вовремя вспомнил, что нельзя военнослужащим срочной службы алкоголь употреблять. Да и вообще, чего ради его было спиртом одаривать: он, сержант, а у меня, офицера, больного принять отказался из-за какой-то бумажки. Бюрократ чертов!
Стал я думать, что мне делать с этим спиртом. Выпить самому? Да пс люблю я спирт, уж очень он невкусный. Отдать друзьям? Они в этом деле были вроде ни при чем, да и все равно на всех не хватит. Так и ушел этот спирт на медицинские нужды, то есть — по своему прямому назначению…
Р.S. Я слышал, что у тех людей, в дате рождения которых есть три единицы, где-то есть ангел-хранитель. Иногда он принимает человеческий облик… Ни фамилии, ни имени того сержанта я не помню да и не знал, но лицо его в памяти сохранилось очень хорошо… Тем более, что я родился 11 марта одна тысяча какого-то года.

ОРДЕН

Был жаркий летний день, и окрестные горы как бы расплывались в ту манном мареве от поднимавшихся волн теплого света. А журчавшая рядом горная речушка так и манила к себе своим прохладным искрящимся на солнце серебром. Хоть взвод был и на «боевом», но душманов не было видно, и, забыв об осторожности, бойцы с наслаждением плескались в освежающей воде. Оружие было оставлено на берегу (в самом деле — не полезешь же в воду с автоматом!).
Радовался этой нечастой «водной процедуре» (какой-либо водоем здесь встретишь нечасто) и Колька (так офицерская молодежь промеж собой звала молодого двухгодичника-лейтенанта, призванного из запаса почти сразу после ВУЗа и угодившего сначала в ТуркВО, а потом вместе с вводимыми в Афган войсками -и туда). Казалось, он находится не в этой южной не нужной ему стране, а просто беззаботно плещется в пруду или небольшом озерке где-то у себя на Рязанщине.
Выстрелы раздались неожиданно. Видимо, «духов» было не очень много, и стреляли они издалека, но кто знал, сколько их там на самом деле. Колька даже не сообразил, успел он выскочить из воды или нет — что-то больно укололо его в грудь слева внизу -как при прививке с помощью безыгольного иньектора. И тут же его подхватили чьи-то руки и куда-то понесли. Он не помнил, открыли ли бойцы ответный огонь или же все, что они успели — это добежать вместе с находившимся на их руках раненым до своего батальона. Ладно, хоть автоматы все вынесли.
Короче говоря, провалялся Колька два месяца в ташкентском госпитале, выписался оттуда без двух ребер. Наверное, его надо было комиссовать и списать из армии, но комиссия почему-то признала его годным к строевой службе и оставила в строю. И даже больше того — его отправили снова в Афган, в свою же часть. Может быть, его можно было бы и заменить, но, видимо, посчитали «незаменимым». Или просто кадровикам не захотелось производить лишнюю внеплановую замену — кто его знает? Так и вернулся Колька в свой батальон без этих ребер, но зато с орденом Красной Звезды. Один старлей, которого все звали просто Корнеем, пытался было что-то говорить про явно не заслуженное награждение, но его никто не слушал. Айв самом деле: человек был на войне, выполнял «интернациональный долг», ранен в бою, врагу не сдался — неужели не заслужил награды?
«ДЕНЬ ПОБЕДЫ»

Был теплый весенний (а для Афгана — уже и настоящий летний) день, а точнее говоря — вечер. Официальный праздник — всегда праздник, где бы ты ни находился — у себя дома или далеко-далеко от него. Уже давно шел второй год войны и нашего пребывания на ней, и 9 мая воспринималось нами по-особому: хотелось действительно отпраздновать День Победы, пусть и не нашей; побыть на месте тех, кто через долгих четыре года, после бесконечной окопной жизни и бесчисленных смертей наконец-то смог спокойно подняться в полный рост, уже не боясь ни пули, ни осколка, и знать, что скоро снова увидит свой дом, свои родных.
(; разрешения командования (или без разрешения, уже не помню) у нас, сравнительно молодых офицеров, организовался довольно неплохой «стол» — благо, что различными деликатесами внешторг нас, в отличии от Союза тогда, баловал неплохо, были и балык из осетрины, и икра черная и красная, и много всякого-разного другого. Вот только водки и вина не было, но для такого случая мы с успехом использовали чистый спирт, которым нас по служебной линии снабжали бесперебойно (особенно хорошо шел он с импортным лимонным соком в качестве «наполнителя»…). Кто-то слегка захмелел, кто-то — не очень; вспоминали и прощали друг другу какие-то старые обиды, о чем-то спорили, и все сходились на том, что нашим воевавшим отцам было гораздо тяжелее, а у нас — вроде и войной-то назвать нельзя…
На следующее утро я обратил внимание на большую группу бойцов неподалеку от наших палаток, и подошел туда. В центре толы стоял «бэтээр»; сверху башни лежала прикрепленная «запаска» (так обычно называют запасное колесо), а на самой башне отчетливо виднелся номер — 272. Почти никаких повреждений на машине не было видно, лишь только выбито одно из лобовых стекол. Я заглянул туда. На сидении «старшего» сидел офицер в полевой форме и в портупее, откинувшись головой к боковой стенке. Вот только самой головы не было. Не было видно и то место, которое от нее осталось: оно было плотно прислонено к стенке… В проходе между сидениями лежал солдат без движения и без дыхания. Больше там никого не было… Лишь при внимательном ос-
мотре я разглядел снаружи на броне слева, как раз напротив места головы водителя, крохотное — чуть больше пятака размером -почти идеально круглое отверстие. А с другой стороны, чуть повыше — три или четыре дырочки поменьше, на несколько сантиметров одна от другой. Это означало, что кумулятивная граната, выпущенная из гранатомета каким-то «народным умельцем» (уж очень метким было попадание…) прожгла насквозь броню, и взрывная волна узкой, но неимоверно сильной струей вышла с противоположной стороны, сокрушив все, что было на ее пути… Из рассказов окружающих я понял, что это был «бэтээр» из другой, находившейся неподалеку части, и он был направлен в одиночку для поисков не вернувшейся накануне автомашины, и выстрел был произведен, по-видимому, из-за придорожных, недавно покрывшихся весенней листвой, кустов. Один из оставшихся в живых солдат сумел привести «бэтээр» до ближайшей воинской части, которой оказалась наша.
Тягостное впечатление от увиденного оставалось еще несколько дней. Ведь мне тоже приходилось часто ездить по этой самой дороге среди «зеленки» в составе «пассажиров» таких же «бэтээров». Казалось бы, что плохого: сидишь себе, глядя в узкую боковую щель или в лобовое стекло «старшего» на пробегающий за окном весенний цветущий пейзаж или читая свою любимую «Литературную газету». Случалось и на засады нарываться, и в перестрелках участвовать, но броня казалась спасительной, и самое плохое, что тебе смогут сделать эти «проклятые душманы» — не дать дочитать или полюбоваться. И вот — на тебе!..
А через какое-то время к нам в часть приехало добрых два десятка «заменщиков» из Союза. Был среди них и мой… Еще несколько дней на передачу должности — и назад, в Союз. Прощай, Афган, прощай, война! А значит, для кого-то действительно наступил «день победы» (если, конечно, это можно так назвать), а для кого-то война продолжалась или только начиналась. А еще для кого-то она была далеко впереди, и через нее пройдет не одно поколение «заменщиков» и «заменяемых». И полтора десятка тысяч наших парней (а кто считал афганцев!) сложат головы на этой вроде бы войне. И день окончания войны не будет, да и не сможет быть названным «днем победы», а просто — «день вывода»…